Прежде, чем иссякнут похвалы работе Мари-Андрэ Сешоэ и кинематографической продукции Нело Ризи, представляется невозможным обсуждать беспристрастно историю Лоры в той же мере, что и историю Ренэ. В результате, быть в одно и то же время и автором и критиком явилось бы, как говорится во Франции, "быть и судьей и обвиняемым (в одно и то же время)", риск, который я не могу на себя взять.

   С другой стороны, использовать это пространство для презентации, чтобы иметь возможность дальнейшего развития на основе истории Лоры, я не могу лишить себя такой возможности. Процесс психотерапевтического лечения Лоры занял в мой жизни, начиная с нашей первой нашей встречи и вплоть до сего дня, 15 лет. Значение этого периода в моей жизни я до сих пор не могу определить. История Лоры, в некотором роде, есть тождественное отражение истории Ренэ. То есть, в 50 лет, разделяющие два случая, терапевтические подходы привели к одинаковым результатам, как вызов полувековому исследованию в психоанализе и как бы подтвердили, что вдохновенные идеи госпожи Сешоэ ничего не потеряли в своей актуальности. Таким образом, факторы, играющие роль в истории болезни Лоры, оказались подчиненными в контексте истории Ренэ, независимо от длительного промежутка времени, разделяющего их. Обращаясь к действию (противопоставляя его слову) как элементу терапевтического вмешательства и демонстрацией его терапевтической результативности, госпожа Сешоэ предприняла шаги, которые не только привлекли публику, но и означали чрезвычайно дерзкий демарш в условиях климата, царящего в это время в психоанализе.

    С этого момента реакция была соответственной: преувеличения, двойственное отношение, вплоть до амбивалентности и при этом, отношение весьма эмоциональное. Эта ситуация получила достаточное отражение в прессе с тем, чтобы можно было выделить сегодня два направления. Одни, которые приняли историю Ренэ как таковую и полностью идентифицировались с госпожой Сешоэ: "Я бы действовал так же". Другие, более сдержанные и осторожные, стремились противостоять соблазну и, цепляясь за тексты Фрейда объясняли, что если предпринималось лечение, состоящее из компенсации лишений раннего детства, продолжающих вызывать страдание, это, в какой то мере, являлось упрощенчеством психоанализа. Статья Анри Шапье в Комба за 24 октября 1969г. является ярким примером.

   В результате такого двойственного подхода история Ренэ, была принята психиатрическим сообществом с определенным дискомфортом, который можно определить как теоретико-клинический дискомфорт. Одним из результатов которого явилось "несправедливое забвение", используя выражение психиатра Жака Ошмана из Лиона в его "Техники лечения и общая психиатрия".

   Естественно, будучи вовлеченными в процесс оживления интереса к истории Ренэ, мы не могли быть безразличными в отношении начального дискомфорта: с одной стороны, в отношении Ренэ и с другой стороны, в работе с Лорой. Делая это, обращаясь к истории болезни Ренэ, мы полагаем, несколько наивно, нужно признаться, что следует снова вернуться к ней, что история Лоры станет понятней в результате рассмотрения прошлого.

   В действительности и, более того, напротив; то, на что мы надеемся как на наш козырь, оборачивается ахиллесовой пятой. Ренэ, в свое время, была превознесена до небес. У нее даже был шанс возрождения восемнадцатью годами позже, благодаря таланту одного кинорежиссера, увлеченного, в свою очередь, этой историей. Однако эта привилегия не послужила ничему кроме еще большей мумификации, продлению начального вытеснения и предотвращению анализа и разрешения теоретико-клинического дискомфорта, возникшего вначале.

   Учитывая важность этой проблематики, мы начали с теоретического подхода, который последует за историей Лоры (Психотерапевтическое лечение молодой женщины, больной шизофренией; теоретический контрапункт) и не заходя слишком далеко, мы формулируем, рискуя быть слишком лаконичными, несколько чрезвычайно интересных открытий в виде выводов к этой презентации.

   В течение каждого этапа психотерапии было подтверждено, что лишь действия, проводимые в продолжение одного с половиной интервала, были терапевтически результативны: предложение воды, чтение в сеансе, собака в подарок. Сверх этого стало возможным углубить анализ упомянутого раннее теоретико-клинического дискомфорта. Это произошло не потому, что мы опираемся на теорию психоанализа, а, скорее, на технику, психоанализа.

   Иначе говоря, и в абсолюте, любой в данной ситуации предписал бы совершенно такие же действия в сходные периоды, подкрепляя это теорией или нет, и пришел бы к тем же результатам. Мы, таким образом, встречаем расхождение между эффективностью лечения и средствами понимания того, что нас побудило предписать эти действия. И это расхождение не подтверждает теоретическую модель, к которой мы обращались, чтобы добиться эффективности.
   Этот парадокс, который вначале вызвал чувство неудобства у нас и принудил нас констатировать, что полученные результаты совершенно не отражали ни наши тонкие и проницательные интерпретации, ни искусное отсечение защитных механизмов, ни наш глубокий анализ противоперенесения ни, наконец, знание техники. Должно быть, однако, что напряженность между Лорой и мной выходит за пределы и созвучна с теоретико-клиническим дискомфортом, который превосходит возможности определения и анализа.

   Его второй уровень, который остро чувствуется, не постигнут большинством медицинской профессии. Таким образом, встает вопрос не только и не столько парадоксального лечения (как существующие техники парадоксальных инструкций в системной теории и, собственно, прием, используемый Виктором Франклем в Вене), но парадоксальное лечение, которое оставляет чувство раздвоенности между доказательствами эффективности лечения и отсутствием путей демонстрации его механизмов. Совершенно ясно, что мы не остановились на этом и мы приглашаем всех желающих двигаться дальше в анализе истории Лоры, и просим сообщить ваши координаты электронной почтой, чтобы мы могли бы информировать вас о дальнейшем развитии.